Лишь одна Звезда. Том 2 - Роман Суржиков

– Какая же ты страшная! Тебя рисуют красавицей, а на деле… Боги, ты бы себя видела!

Светлая Агата ужасна. Тоща, как мумия, все кости светятся сквозь сухую кожу. Выпирает челюсть, торчат скулы, чернеют глазные впадины… Целовать такую – все равно, что целовать труп.

Вдобавок щеку режет темный бугристый шрам.

– Будь ты хоть немножко жив, – бессильно выдыхает Агата, – я бы тебя придушила. Бери, читай.

Она бросает ему ленточку и пытается встать. Эрвин хватает ее за подол и тянет к себе. Агата настолько слаба, что без сопротивления валится рядом с ним.

– Прочти сама, – говорит он ей. – Я не могу…

– Развалина, – ворчит Агата. – Размазня. Тоже мне, герцог Ориджин…

– Уродина, – отвечает Эрвин без злобы, с любовью. – Прочти. Окажи милость…

– Ладно…

Она дает ему левую руку, пока правой ищет ленту. Ладонь скелета – все суставы видны. Эрвин касается губами ее пальцев. Они теплые. Боги, на свете до сих пор есть что-то теплое!

Найдя ленту, она кое-как развертывает ее одной рукой, но вторую не отрывает от Эрвиновых губ. Возможно, губы все еще теплы. Возможно, она думает: «Боги, на свете еще осталось что-то теплое!»

Она читает:

– Кузен, мы идем. Много снега, но черт с ним, справляемся. Вошли в Земли Короны. Осталась неделя. Держись. Стисни зубы и держись. Роберт. Пост скриптум: бывает и хуже.

22 – 23 декабря 1774г. от Сошествия

Рельсовая дорога из Алеридана в Фаунтерру

Ты убьешь императора.

Менсон знал, что такое пыль на письме. Во всем подлунном мире знали единицы, но шут владыки входил в их число. Так было угодно богам.

Смертный неспособен противиться действию Ульяновой Пыли. Взять из горна красный кусок железа голой рукой и держать, не разжимая ладони, пока жар не расплавит кожу и мышцы, – для этого нужна определенная сила воли. Чтобы нарушить приказ Ульяновой Пыли, сил требуется вдесятеро больше.

А Менсон не мог похвастаться крепостью характера. Если страдал от боли, он плакал и скулил, как щенок. Когда бывал в тоске, не вставал из постели без помощи Форлемея. Не мог вытерпеть, когда кто-нибудь кричал рядом с ним: убегал или визжал, или мочил штаны. Простоять пять минут без движения было для него непосильной задачей. Стоит ли говорить о раскаленном железе в ладони. А уж об Ульяновой Пыли…

Менсон и не думал о сопротивлении. В нем не было ни одной жесткой детали, как в масле нет того, что воспротивится движению ножа. Все его мысли по данному вопросу свелись к двум словам: не хочу. Это не хочу напоминало кленовый листок, плавающий на поверхности болота, за который пытается ухватиться человек, тонущий в том же болоте.

Однако впервые за много лет Менсон точно знал, чего хочет. Вернее, чего не хочет.

Менсон не носил оружия. Его рукам вряд ли хватило бы сил задушить кошку. Он не имел понятия о ядах, кроме эхиоты, а она слишком слаба и медленна для убийства. Адриана же охраняли лучшие рыцари Фаунтерры, снабженные лучшим искровым оружием. Менсон, кажется, не имел ни шанса убить владыку, даже если бы очень хотел этого.

Но он хорошо видел облако: не мог не видеть, поскольку жил в нем. Облако тумана, облако незаметности. Ничтожное существо, больной зверек, жалкий паяц, обезьянка… Пятнадцать лет лазурные и алые гвардейцы, агенты протекции, придворные, вельможи привыкали не замечать его, не придавать значения, отворачиваться с гадливостью, морщить носы… Пятнадцать лет росло вокруг него маскирующее облако. Сейчас оно было таким плотным, что Менсон мог пройти сквозь любую охрану. Стража императора не видела его. Никто не видел. Кроме самого Адриана.

– Вввладыка… – начал шут, и сила Ульяновой Пыли тут же шевельнулась в нем, требуя молчания.

– Что, Менсон?

Поезд уже тронулся, и здания за окном мельчали, городской центр сменялся окраиной. Прежде, до отъезда, Адриан был очень занят и не пускал к себе шута. Менсон даже понадеялся, что будет оставлен в Алеридане, но этого не случилось. Теперь он ехал в императорском вагоне, в двадцати футах от Адриана. И проведет ночь в императорском вагоне, в двадцати футах от спящего Адриана…

– Что, Менсон?

Ты в опасности! Мне приказали убить тебя!

Сила Ульяновой Пыли не дала ему сказать этого. Ладонь разжалась, выронив головешку.

– Мне стрррашно, владыка.

– Отчего?

Тебя хотят убить!

И снова пальцы отдернулись от жара.

– Пррросто страшно… Не знаю…

– Ты видишь, чего боишься?

О, да, он видел. Он видел так, что Адриан лежал на дне ямы, а Менсон стоял над ним, держа в руках лопату с землею. И лопата была размером с воз.

– Темно впереди… Темнооо!

– Отчего же, Менсон? Я вижу свет. Мы едем к своей победе. Навстречу триумфу со скоростью пятнадцати миль в час – в этом есть поэзия, не чувствуешь?

Ты погибнешь, и все рухнет! Мир развалится на части!

И снова – нет. Слова застряли в горле.

Ульянина Пыль решила, что Менсон потратил достаточно времени на пустую болтовню, и начала действовать. Он услышал в своей голове мысль – чужую. То есть – свою, но – незваную, непрошенную. Нужно оружие. Найди оружие.

– Тррревожно… Тревожно!

– Почему? Что ты видишь?

– Эрррвин! – выкрикнул шут. Ульянина Пыль позволила ему говорить о мятежнике. – Он опасен, он замышляет! Сможет встретить нас!

– Любопытно, – владыка приподнял бровь. – Минерва говорила то же. Давай-ка побеседуем об этом. Не желаешь ли чаю?

Согласись, выиграй время, – потребовала Пыль.

Менсон кивнул, и владыка отдал распоряжения. Лакеи принялись накрывать. Последние городские районы остались позади, и за окном тянулись белые поля, поодаль россыпью серых пятен маячила деревушка. В салоне было жарко. Искровой силы не хватало на отопление, потому горел огонь в железной печурке, дрова потрескивали, отзываясь на перестук колес. Под потолком покачивались хрустальные люстры, темнели синим бархатом диваны, золотились вензеля на белом фарфоре. Высокий чайник с фигурками синиц на крышке опустился на стол.

– Так вот, Менсон, ты говоришь об опасности от мятежника, в точности как тремя часами ранее говорила и Минерва. Вы полагаете, что Эрвин способен на последний удар. Я не согласен с вами.

Он поднял чашку, над которой вился парок. Фарфор тончайшей работы – владыка держал чашку бережно, как бутон розы, иначе она хрустнула бы в руке.

Менсон старался приклеить свой взгляд к фарфору, к цепким пальцам Адриана, к тени жидкости на стеночке чашки. Но взгляд соскальзывал, шарил по салону, отыскивая острые предметы. Вилочки для сладкого, что поданы вместе с тортом. Чайник, который можно разбить, создав осколки. Нож для бумаги на письменном столике. Вечный Эфес на поясе императора. Искровые шпаги у лазурных гвардейцев, несущих вахту у двери.